Нож Ферзяли

КАСУМКЕНТСКАЯ ТРУДОТЕРАПИЯ

В Касумкент мы приехали к 10 часам. Остановились возле администрации и позвонили Гулере Камиловой, руководителю пресс-службы Сулейман-Стальского района.

— Марат, сейчас заглянем к Саиду Мусиновичу буквально поздороваться и поедем, нас уже ждут.

Глава района поинтересовался, какой будет маршрут и что необходимо для интервью. И тут выясняется, что нас ждут в Хпюке с 4 часов утра!

— Гулера, как это? — спросил я уже на пороге кабинета. — Это шутка?

— Когда я позвонила Ямудину, он мне так и сказал. А потом добавил: «Мы всё равно в это время уже занимаемся хозяйскими делами». Привыкайте к нашим трудовым будням!

Над дальними горами скапливались облака, но в Касумкенте было ясно. Из окна администрации открывалась неплохая панорама с узнаваемым силуэтом Шалбуздага.

«Что день грядущий нам готовит», но из головы не выходила цифра «4». Чувствую, нас из Хпюка просто так не отпустят.

— Ну что, в Хпюк, потом в Нютюгское ущелье, а потом…

Я слушал Гулеру, но её оптимизм вызывал у меня сомнение. Дай бог с кузнецом встретиться.

Но вся нерешительность позади, и мы с Тимуром на «Ниве» оператора пресс-службы Магомеда Магомедханова мчимся за пределы райцентра. Гулера с моей супругой на машине Радмира выехали чуть раньше.

На одной из развилок дорог Магомед свернул «на автомате» вправо, на Цмур. Опомнился он уже на выезде из этого села (об уникальной школе в этом месте мы публиковали материал в № 1. — М. Г.). Мы потеряли 15 минут, и головная машина от нас порядочно оторвалась. Зато я запомнил указатель «Качалкент 2,5, Мехкерг 5, Хпюк 12» и теперь никогда не ошибусь в направлении.

Большую часть пути лежал асфальт, но всё же местами покрытие было повреждено дождевыми потоками, которые несут с собой тонны земли. Зелёные горы радовали глаз, но дорога так петляла, что запомнить цельную картину было трудно. На одном из поворотов Магомед резко затормозил, чуть не врезавшись в отару овец. К окнам с лаем бросились здоровые алабаи. Собаки моментально погнали стадо вверх по склону, в дебри орешника.

— Да тут везде растут фундук, грецкий орех, шиповник, много чего. Если пойти в глубину леса, то увидите много старых могил с древними надписями. Они встречаются на каждом шагу.

ЯМУДИНОВСКОЕ ЦАРСТВО

На подъезде к Хпюку мы проехали мост. Внизу шумела вода, которая вырывалась из трубы огромного диаметра и попадала в искусственно сделанную запруду. Поодаль стояла беседка, в которой мы посидели потом, уже на обратном пути.

Здесь я представлю фразу, которая не посвящённому в жизнь Хпюка покажется хвастливой и заносчивой: «Индюки мои, коровы мои — и эти, и те тоже, мёд мой, дорогу провёл я, водопад устроил я…» Эти перечисления могут быть продолжены. Но вот ещё одно яркое, которое поразило меня в старом селе. Мы стоим возле старого дома. С одной стороны ул. Сулеймана Стальского, за углом — ул. Мусы Манарова. Как вы думаете, почему в Махачкале нет таких перекрёстков, а в Хпюке есть? Потому что это Ямудиновское царство.

— Салам алейкум, заходите.

— Да вы нас наверно уже и не ждёте, — пытался пошутить я.

— Как же, мы всегда гостям рады.

Перед его воротами ходят важно расфуфыренные индюки, а основную площадь хозяйского участка занимают улья. Всё дышит умиротворением. Дома из камня, а подворье или часть строения скрепляется деревянными балками и жердями, в некоторых остеклённые веранды. В доме, который нас встретил с дороги, два этажа, внизу — нежилая часть. Слева от входа в дом, возле ограды лезгинская печь, которая разогрета, видимо, с раннего утра.

Несколько женщин разного возраста, занимались приготовлением еды, а хозяин пригласил нас к столу под навес.

— Отцовский дом находится в другой части села возле мечети. Я хотел его восстановить, но по совету мамы построил новый дом.

В нашем селе 7 домов, в которых постоянно проживает всего 15 жителей. Все пенсионеры. Получают неплохую пенсию — пятнадцать-двадцать тысяч рублей. Один я работаю за всех. Действительно, это так! Остальные, несколько сот жителей, только на бумаге. Приезжают в сезон созревания фруктов, отдохнуть или когда нужно пчёлами заняться. На этой неделе должны появиться наши пчеловоды. Буквально на два-три месяца, а потом уедут.

— Семьи пчёл, кстати, очень похожи на людей, — говорит хозяин. — Есть которые трудятся, а есть бездельники. У тех, которые трудятся, с ульев выходит 10–15 баллонов мёда. А у бездельников и одного не получишь.

— А как вы от бездельников избавляетесь?

— Никак. Они сами себя наказывают. Им зимой питания не хватает, и они умирают.

— После 5-го августа приезжайте пробовать мёд.

— Гулера нам рассказала о вашей кузнице. Вот мы и решили увидеть собственными глазами, как она работает, узнать, откуда вы берёте заказы.

— Тут не то чтобы прямо кузница. Серьёзно о кузнечном деле говорить не приходится. Работает на дровах. Так, иногда делает он ножи, другие хозяйственные орудия для соседей. Вот и сейчас Ферзяли там работает, мы можем с ним поговорить.

— А! Так кузнец не вы?

— Нет, конечно! Я глава селения Ямудин Ярахмедович Ягибеков, а кузнец — Ферзяли Гаджикеримов.

Пока мы пили чай с пахлавой и другими сладостями, глава села рассказывал:

— У нас есть газ, горячая вода, электричество, только вот со связью перебои. В этих местах ещё в начале 20 века население близлежащих сёл работало здесь в шахтах, где добывали ртуть.

— А больных много было? Это же вредное дело?

— Ни одного больного. Говорят, что англичане вначале организовали её добычу в 1910 году, а после революции до 80-х годов уже наши добывали. Они жили там в палатках, а потом уехали. Говорят, нашли где-то в России большие залежи, и эти шахты забросили.

Здесь всё растёт. Картошка, пшеница. Никто сейчас работать не хочет. Я здесь колхоз восстанавливал. Много лет я прожил в Нижнем Новгороде, там отучился и остался жить. Потом женился на Аминат и её туда привёз, дети мои там родились. Через 25 лет я вернулся на родину и стал восстанавливать колхоз. У нас с Куркентом один совхоз был. Да, «Самурский» совхоз. Потом я приехал и говорю: «Надо отделиться, Максим-дядя. Не хотим приезжать больше!». Он не возражал, и я отделился. Взял свой пай: одна машина, коровы. Сколько положено — барашки. Я всё раздал этим сельским. Потом смотрю, толку нет — все деньги уходят. Я даже комбайн сюда привёз, чтобы пшеницу убирать.

— Своим ходом?

— Да, своим ходом.

— А где вы сажали пшеницу, здесь ровные участки есть?

— Вот там наверху и здесь, — он указал в сторону окраины села. — Есть места.

Три года я сажал зерно, растил, раздавал людям. Кто работал, кто нет. Потом смотрю, все мои деньги ушли. Что теперь делать, так не пойдёт. И вот главой района наш односельчанин стал. Предложил ему: «Давай в селении откроем администрацию». Я собрал все списки с подписями жителей, что отделиться хотим от Куркента. Все бумаги, подписи — всё что нужно, я собрал и отправил в Махачкалу в Народное Собрание, и забыл про это. Год прошёл. Один день меня приглашает глава района: «Танцевать будешь?». Я говорю: «Танцевать всегда готов!». Он мне показывает постановление Народного Собрания об открытии в селении Хпюк сельсовета. Это был 99-й год. Меня назначили сначала временно исполняющим, а потом утвердили на постоянную работу. Так по сей день и работаю.

— Вы на это все подписались, а как физически успеваете следить за всем селом?

— И правда, как?! Тут мне одной дороги хватает.

— А если кто-то у вас болеет, в больницу отправляете или врача сюда вызываете?

— А тут больных, валлах, никогда не было! Двадцать четыре года я здесь работаю, но таких здесь не было.

— А если надо роды принять?

— Родов тоже не было… Серьёзно. Зная, что им предстоит это, за неделю едут и укладываются. Ближайшая больница в Касумкенте. К слову, ни один человек у нас ковидом не болел (видимо, из 15 человек. — М. Г.).

— Какими хозяйственными работами ваши односельчане занимались раньше?

— Мужчины овцеводством, а женщины — домашней работой. В каждом доме ткали ворсовые ковры чичин гам. В домах были разные по размеру ткацкие станки.

— А сейчас джурабы вяжут?

— Сейчас уже ничего не делают…

КУЗНИЦА ДЕДУШКИ РАМАЗАНА

После чайной церемонии мы вспомнили о цели нашего приезда. В нашем арсенале фотоаппарат и видеокамера. Кузница оказалась недалеко на пригорке. Издали слышался звон металла. Внутри работало два человека. Пожилой, видимо Ферзяли, отбивал молотом нагретую пластину. Второй, помощник, качал рукой жердь, которая через цепь приводила в движение меха.

Дождавшись паузы, я поздоровался с кузнецом. Он взял клещами пластину и сунул в раскалённый горн.

— А в камере примерно какая температура?

— Где-то 150–200 градусов. Раньше работали на угле, а сейчас на дровах. Вот здесь сидел человек и с помощью мехов нагнетал воздух в печь. Вверху и внизу клапана. Воздух поступает в горн и распаляет огонь.

— Вы делаете разные заготовки. А клинки для кинжалов?

— Нет, это специальное производство должно быть. У нас тут в основном для нужд села заказы. Для пчеловодов, например, делаем скребки — мёд счищать. Раньше подковы делали.

— А руки у вас не устают от такого молота?

— Привыкшие уже.

— А ваши дети не занимались этим ремеслом?

— Нет, им эта работа не интересна. Один сын сварщик, другой шофер-механик. Третий сын в Астрахани живёт. Они приезжают в гости, но в кузницу не заходят. И я старый уже стал, если бы не начальник (глава села. — М. Г.), бросил бы это занятие. Он дрова и металл подкидывает.

Эта кузница была построена моим дедом Рамазаном. Я ему в детстве помогал, смотрел, как он работает, а потом, когда он уходил покушать, брал заготовки и повторял его движения. После школы я уехал в Туркмению, потом в Баку, работал на буровых. Вернулся с семьёй в село только в 1995 году. Тут матушка была одна, смотреть некому было. Вот и живу… здесь и умру.

На улице стояло сооружение с каменным кругом. Оказалось, точило, которое приводится в движение воротом. Ферзяли по моей просьбе продемонстрировал его работу. Мне стало неудобно из-за своего любопытства. Я наблюдал, как мужчина, тяжело ступая по брёвнам, залез на помост, вздохнул и, перекинув ногу через точильный камень, уселся на небольшую скамеечку. Мы ждали парня, который побежал за водой. Но вот два человека взялись за ручки, и ворот, заскрипев, стал вращать точило. Ферзяли держит под наклоном лезвие ножа — посыпались искры, шипение от воды и пар.

— Вот так и точим. Когда острый будет, медленно надо крутить, а то руку порезать можно.

— Вы когда работаете, не поёте?

— Нет, я не люблю петь. Вот мой помощник хорошо поёт. (Смеётся).

— А я думал, песня помогает в работе…

Ферзяли подарил мне на память кухонный нож. Толстое с изогнутым носом лезвие у рукояти скреплено деревянными пластинами. Ножны из липового дерева, обмотаны изолентой. Я пожал большую ладонь мастера, и меня охватили радость и благодарность к нему. Мы распрощались и пошли в сторону старой мечети. Чтобы её заснять, мне пришлось залезть в крапиву. Как говорит Чутуев, «искусство требует жертв».

* * *

В доме Ямудина нас ждала царская трапеза. Потом всю дорогу я жалел, что не выпил ещё одну чашку чая, не попробовал мёд и не взял с собой бутылку дербентского пива. Но, может, мы ещё приедем 5 августа, слышишь, Гулера?

А Гулера уже в машине и спешит показать нам какое-то уникальное ущелье, башню и древний платан. А то все только и говорят про Сулакский каньон.

НЮТЮГСКИЙ КАНЬОН И ОДИНОКАЯ БАШНЯ

Нам пришлось преодолеть небольшой перевал, спуститься в Кварчагскую долину и по трассе доехать до селения Нютюг. Платан мы увидели издали, но решили подъехать к нему на обратном пути. Сначала ущелье. Сюда приезжают на маёвки. Мы колесили по дну каньона, где течёт небольшая речушка. По берегам густая растительность. Отвесные гряды, срезы которых похожи на слои наполеона (торта).

И здесь Гулера попросила нас приблизиться, запечатлеть интересные детали. В щелях между «слоями» были воткнуты какие-то палочки. «Кости, или что это?» Сотни таких артефактов по всей каменной плоскости. В Махачкале я рассказал друзьям-археологам и показал фотографии, они попросили узнать координаты места. Они склоняются к мысли, что это всё же деревянные клинья, по которым когда-то взбирались за мёдом или яйцами птиц.

Глубина ущелья оказалась не меньше 50–60 метров. Уже поднявшись на верхнее плато, мы оценили красоту Нютюгского каньона.

Круглая башня, стоящая на возвышенности, на самом деле не совсем одинока. Ещё выше было видно строение, которое водитель Радмир, родом из Нютюга, называл мечетью. На башне табличка «Объект культурного наследия федерального значения. Башня боевая XII–XIII вв. Охраняется государством». И регистрационный номер. Строение реставрировано, но, как у нас водится, с явными следами. Цементирующий раствор прямо выпирает из кладки. Башня с низким арочным входом, который прикрывается деревянными створками. Внутри несколько ступенек ведут на первую площадку. Свет вовнутрь попадает только из дверей. А через маленькие щели-окошки его даже не заметно. Верх башни, скорее всего, запечатали, чтобы в него не попадали осадки — дождь, снег.

Знаете, что-то мне не верится в её боевые функции. Она могла использоваться как сигнальная башня — видимо, внутри были балочные конструкции для спиралевидной лестницы, чтобы подниматься и зажигать огонь. Ещё возможно, что это был минарет, который построили позже мечети. И мечеть, и башня расположены на значительном расстоянии от села… Нужно было не полениться и подняться к культовому сооружению.

Нютюгскую башню я видел на фотографии своего друга Камиля Чутуева, и она вошла в его авторский альбом «Башни Дагестана» (Издательский дом «Дагестан»).

* * *

Вот и красавец-платан. Мы возле него такие крошечные. Ствол гиганта поднимает в небеса свои белёсые руки. У земли его не обхватят несколько человек. Зато в него можно зайти как в пещеру — углубление у корней в рост человека. Дерево не так давно чудом не сгорело. Человеческая глупость часто не знает предела. В 2012 году на ограде установили табличку: «Памятник живой природы / всероссийского значения / Платан восточный (Platanus orientalis) / Возраст 360 лет / Находится под охраной Всероссийской программы «Деревья памятники живой природы» / Совета по сохранению природного наследия нации при Совете Федерации Федерального Собрания Российской Федерации / Обследован и инструментально продиагностирован Центром Древесных Экспертиз в 2012 г.».

* * *

В Касумкенте вместе с нютюгскими колючками мы загрузились в нашу белую «Весту». Из кофра фотоаппарата торчала рукоятка ножа Ферзяли. Как говорит наш кунак Ямудин, это всё моё, это всё родное!

Фото автора