О себе любимом: апроприация апроприированного

Графическая серия Алексея Бобрусова так или иначе принадлежит к почтенной традиции художественного визионерства. Артистического виденчества, с мнимой щедростью «вываливающего» на зрителя содержимое закромов авторского бессознательного (мнимой, поскольку обычно бессознательное всё же подвергается редукции и селекции профессионального сознательного). А в рамках этой традиции свойственно задаваться вопросом о соотношении фантастики и реальности, об их взаимной коррумпированности, о действительных прототипах арт-фикций.

В случае с Бобрусовым латентное присутствие larealite обеспечивается автором — в буквальном смысле слова. Его колоритная фигура, сопровождаемая фигурами друзей и знакомых (художник уверяет, что списывал очертания своих персонажей с вполне конкретных лиц), появляется почти в каждой работе. Если это и сны, то сны про самого себя, причём в третьем лице— случай крайне редкий.

Авторская здоровая эгоцентрика гораздо отчётливей видна в серии графических листов «Письма к отцу» (1998–1999), в которой Бобрусов выступает не только отличным рисовальщиком-колористом, но ещё тонким каллиграфом и даже беллетристом. Традиционные «бобрусовские» сценки про самого себя в духе бытового сюрреализма. А на этой «бессознательной» матрице Es (естественно, её художнической симуляции) «сознательное» Ich конспектирует (или делает вид?) жизнь Алексея Леонидовича Бобрусова, обращаясь при этом к «сверхсознательному» Uber-Ich, воплощённому в фигуре Отца — не столько символического, сколько реального и родного. В этой серии явно продолжилась игра с культурными штампами и фетишами, заимствуемыми из относительно свежих сфер. Бобрусов действительно своими листами выстраивает идеальную фрейдовскую модель, но — во избежание навязчивого интереса психоаналитиков — ныряет в спасительную персонажность: каждое письмо писано новым почерком, что должно свидетельствовать или о тяжелейшей шизофрении героя или… об его отсутствии, измышленности. (Хотя художник говорит, что почти весь эпистолярий подлинен и действительно адресовался отцу).

Бобрусовская эстетика консервативно трогательна. Приёмы концептуального искусства Бобрусов пропускает через себя, при этом оставаясь собой. «Письма к отцу» — одновременно «продвинутый» (advanced) проект и интимный дневник, художническо-человеческий документ, которому — давно ставшему темой, приёмом и материалом миметического «современного искусства» — возвращается первородство. То есть и здесь перед нами знакомая апроприация апроприированного.

Однако продуманная операция recycling’a не оставляет место работе бессознательного, а значит и нутряному визионерству. Но не мы ли писали о его мнимой щедрости? В общем, см. первый абзац.