Непостоянство памяти

В Махачкале с каждым годом становится всё меньше исторических построек, старый город постепенно исчезает. «Д» навестил жителей одних из самых старых домов в городе по адресу ул. Заманова, 4 и ул. Заманова, 6 — чтобы расспросить об истории этих зданий и о людях, которые в них жили.

Со стороны вокзала к этим домам можно попасть, если идти вниз по Даниялова вдоль старой стены к площади Коминтерна и повернуть налево к узкой лестнице у здания «Намус-Строй».

После подъема выясняется, что старая стена скрывала такой же старый двор. Тут, между застывшими в поклоне деревьями, обычно натянуты бельевые веревки со свежевыстиранной одеждой, припаркованы автомобили местных жителей. Впритык к стене медленно рассыпаются старые проржавевшие сарайчики, рядом несколько жилых одноэтажных домиков-«сателлитов». Дом номер шесть выходит к этому двору не парадной своей частью. Выцветшие варикозные стены покрыты сетью водопроводных и канализационных труб, капиллярами проводов. Тут странным образом соседствуют зажатые между декоративными пилястрами окна, украшенные фронтонами, и торчащие из стены кондиционеры, под которыми вытянулись отпочковавшиеся со временем от дома пристройки. Расползающиеся каменные ступени поросли травой и мхом, а дом, забывший свою историю, порос легендами.

«…я родилась в Махачкале, мои предки родились в Порт-Петровске, практически основывали этот город еще 150 лет назад. Живу я на территории как раз петровской застройки, одной из первых и уже последних. На этой территории находилось правительство, вот в этих двух зданиях. В Верховном суде, в главном зале, висит двухметровое панно ручной работы, на котором изображены эти два дома. Изначально это была усадьба Петра I, я живу на территории конюшни Петра I. Эти дома во время войны были госпиталями, теперь это коммуналки. Построены они в 1832 году, по-моему. В самих зданиях, если вы войдете внутрь в парадные, то найдете где-то таблички. Когда мы расширяли подвал, мы находили каленые кирпичи фамильные, сейчас не помню эту фамилию. На кирпичах на старорусском фамилия основателей, которые закладывали эти дома. По документам это архитектурный ансамбль, а администрация хочет снести всё это и возвести новостройку».

Некоторые квартиры явно нежилые — окна заколочены листами фанеры или заложены кирпичами. Против торцевой части одноэтажные строения, по виду хозяйственные. Поверх голубой краски, сползающей с растрескавшейся деревянной двери, кто-то вывел арабскую вязь. Рядом арка старых въездных ворот, кое-где сохранились остатки петель.

Парадный фасад, хотя он выцвел и покрылся проплешинами и трещинами, всё еще выглядит довольно эффектно: пилястры, фронтоны с тимпанами, изображающими перекрещенные якорь и топорик — эмблему Министерства путей сообщения Российской империи. По стенам обоих домов разбросаны утратившие свой смысл детали прошлого века: флагодержатель и кованый орнамент с той же эмблемой министерства путей сообщения, номерной указатель, похожий на рыцарский шлем, пустые глазницы которого пронзила ржавеющая труба. Под центральным осыпающимся фронтоном большое арочное окно, под ним вход в подъезд.

Внутри всё те же приветы из прошлого века: печные заслонки, решетки старой вентиляции, деревянные двери с почтовыми ящиками. Но довольно быстро становится понятно, что любоваться как музейной диковинкой деталями и красотой старого здания и жить в нём — совершенно разные вещи. Тут и там в длинных общих коридорах встречаются умывальники, газовые печи, холодильники, стиральные машины. Жильцы приветливы и охотно отвечают на вопросы, но бросается в глаза то, как сильно они устали от жизни в медленно умирающем доме.

 «Я живу в этом доме почти с рождения. Родители всю жизнь проработали в порту, 40 лет. Это портовской дом, его построили в 1913 году. Здесь, скорее всего, была краснофлотская контора, тут были двери из комнаты в комнату. Его, конечно, можно было и как музейный оформить — он красивый. Но это не жилой дом. Когда мы переезжали, здесь была одна большая комната, и мама попросила сделать ремонт. Нам портовские его сделали.

До этого мы жили в порту, рядом с железной дорогой. Нам там дали совсем маленькую комнатку 4 на 4. Маме это было тяжело выдержать, туалет был только во дворе, общая кухня. Нам обещали секцию возле «Берёзки», папа был в очереди на квартиру. Он работал в портовской охране. Оба моих брата ходили в 1-ю школу. Мы с сестрой ходили в портовской садик «Якорёк», там сейчас «Сафинат». А потом соседка сказала маме, что здесь освободилась комната, мама пришла, посмотрела, и её это всё устроило, потому что 3-я школа рядом, а вот железной дороги и моря рядом нет. Всё это опасно для маленьких детей. Когда мне было 4 года, мы сюда переехали.

Здесь капитального ремонта не было. Удобств нет и не было. Единственный кран был в общем коридоре, видно, что помещение было не жилое, конторское. И этот кран — единственный, тоже никогда не работал; всю жизнь, сколько себя помню, ходили с двумя ведрами во двор. Там же, в другом дворе был и туалет. Это уже потом я провела сюда по высоте воду и канализацию. Сейчас, вы видели, все себе что-то сделали. Ванные в коридоре, туалеты, колонки. Мне колонку не разрешили, и все время только холодная вода, зимой замерзает.

Конечно, мы бы хотели отсюда переехать, к нам приходили люди, сказали: «Мы из строительного холдинга, мы тут в форме буквы П новый дом построим, сараи снесем, но нам нужно, чтобы это жилье отстояли, что оно неаварийное». И мы судимся уже лет десять. Мне пришло письмо в позапрошлом году: «Срочно снесите дом, — пишут. (Это я должна из своей квартиры срочно снести дом?!) — А то останетесь без жилья». Разумеется, останусь без жилья, если снесу дом! Мы бы хотели благоустроенное нормальное жилье. Этот холдинг хотел построить здесь современную восьмиэтажку и дать нам в ней квартиры. Но уже прошло два года. Когда дом считался аварийным, нам предложили переселяться в район ипподрома, а мы даже не видели, куда это. И никто из этих двух домов не согласился. Здесь дом капитальный, метр стена, он построен на скале, центр города. В 70-м было страшное землетрясение, а с ним ничего не случилось. Старые жильцы долго ждали удобств, но так и не дожили до этого момента. Староживущих тут почти не осталось».

Большинство квартир занято квартирантами, которые в ответ на наши вопросы смущенно улыбаются и разводят руками. На широком подоконнике в общем коридоре стерегут солнце горшки с алоэ. Рядом баклажка с позеленевшей водой. Под самой крышей кладбище сломанных велосипедов. Разутые колеса уложены стопкой, под ними останки мясорубки, рядом несколько сломанных люлек и ряды пустых баллонов. Все эти вещи выглядят так, будто за ними планировали вернуться, но хозяева забыли о них. Этот дом выглядит так, будто о нём тоже забыли.

«На карте города наших домов уже нет. Они уже снесены.

Моей бабуле, она 1905 года, было лет 14, когда они из Саратовской области приехали в Махачкалу. Дома тут уже стояли. Этот дом вообще был больницей, а соседний — был управлением порта. Здесь проходные двери были через все комнаты. Во время войны построили новую больницу, а эти помещения начали занимать те, кто собирался эвакуироваться в Баку. Моя мама, Тамара Васильевна Кононова, в том числе. Никаких документов у них с собой не было. Она родилась в 1931 году в Махачкале, ей сейчас 93 года. До этого они жили на Ермошкина. Их было пятеро детей. Дедушку убили, когда он шел с работы. Бабушке было тяжело, у неё были ещё маленькие дети. И сестра бабушки забрала маму в Саратовскую область. Обратно в Махачкалу она попала уже при эвакуации в Баку. Они должны были отсюда на пароме плыть в Азербайджан.

Папа работал в порту, и я работала. Всё изменилось. Сейчас я вообще не знаю, кто здесь живет, даже не знаю, где хозяева, где квартиранты. Этот дом очень крепкий, мы землетрясения в 5 баллов здесь вообще не чувствуем. А вот то, что нам предлагали в районе ипподрома на Джигитской, там, говорят, невозможно жить. Здесь уже столько было застройщиков. Они приходят, говорят: «Вы тут соберитесь, подумайте». И больше не приходят».

В одной из старых квартирных дверей выбит замок. Она слегка приоткрыта, за ней кажущаяся заброшенной комната. В полутьме видно, что всё покрыто толстым слоем пыли, на деревянном столе и на полу лежат обрывки газет и пустые стеклянные бутылки с пятнами засохшего сока, в окне, кажется, нет фрагмента стекла. В соседней комнате горит свет.

«Там живет Галина Яковлевна Н*, ей сейчас лет 50. Её родители тоже портовики, отец был, кажется, капитаном. Он всегда ходил в форме. Работал в рыбном порту. Когда случилась Чернобыльская авария, Галина училась в Харькове. Она попала в зону заражения, получила дозу радиации, и у неё развился рак костей. Её родители скончались, последние десять лет она живет совсем одна, и на этой почве у неё начались проблемы с психикой. Иногда пытается прийти жена её сводного брата, но женщина немножко неадекватная, она её не впускает. Мы, соседи, периодически укладываем её в психиатрию, но в этом году она совсем плохая».

Об истории домов жильцы говорят неуверенно: во дворе был колодец, одноэтажные строения у стены, возможно, в самом деле бывшие конюшни, в каждой квартире была дровяная печь, комплекс построил для себя какой-то богатый купец-судовладелец, в одной из квартир был кабинет начальника порта, на первом этаже жил «дядь Митя» — орденоносец, прошедший всю войну. Живущий неподалеку историк сообщает, что дом номер 4 построен в 1903 году, дом номер 6 – в 1905, оба они были в ведении министерства путей сообщения и с самого начала были жилыми.

Эти дома мало кто замечает. Они стоят, с одной стороны скрытые стеной, а с другой — затенённые деревьями, на не самой оживлённой улице — трогательный осколок старой Махачкалы, внутри которого живут люди. Они не могут даже сделать ремонт в своих ветшающих квартирах, потому что не уверены, что их дом всё еще будет стоять на том же месте через несколько недель или месяцев. Дома сделаны на совесть и будут разрушаться очень медленно, растворяя в своих длинных коридорах одно поколение жильцов за другим. Остаётся надеяться, что ситуация сдвинется с мёртвой точки, и люди получат долгожданное жилье с удобствами. В идеальном мире городские власти ещё и сохранили бы оба дома, превратив их в культурный центр или, на худой конец, в конторские помещения.

Мечтать, в конце концов, не вредно.

Фото Марата Гаджиева