«Может, ты не согласен с человеком, но ты его хотя бы послушай» | Журнал Дагестан

«Может, ты не согласен с человеком, но ты его хотя бы послушай»

Дата публикации: 26.01.2025

Беседовал Арсен Сахруев

СКАЗКА НА ПОРОГЕ ЗИМЫ Авторская колонка

История о том, как и где рождаются писатели «Жили на свете пять джигитов, и вот как-то раз они...

1 день назад

Памяти поэта Литература

10 февраля 2025 года в Театре поэзии состоялись ежегодные поэтические чтения, посвященные памяти Александра...

3 дня назад

«Ностальгия. Город 1857» Изобразительное искусство

3 сентября 2024 года в галерее Дома поэзии состоялось открытие выставки «Ностальгия. Город 1857», которое...

5 дней назад

«Я художник — я так вижу» Культура

В Национальном музее Дагестана имени Алибека Тахо-Годи состоялся инклюзивный мастер-класс в смешанной...

06.02.2025

Марат Лугуев — известный журналист, копирайтер, автор курсов по письму и просто человек, который знаком с доброй половиной Махачкалы. «Д» поговорил с ним о городе, о том, можно ли научиться писать и почему так важно уметь говорить и договариваться.

Я сел на скамейку напротив входа в V60, открыл соцсети, написал, что я уже на месте, прокрутил немного ленту новостей, поднял голову и увидел возникшего из ниоткуда Марата. Всё, как я и думал: каждое утро Марат Лугуев просто материализуется у входа в V60. Это его точка респауна. Я поднялся навстречу, чтобы поздороваться, но рядом с ним уже возник один из его многочисленных друзей/знакомых. Нужно уводить его отсюда подальше.

— Ну что, куда поедем? — спросил он, когда мы, наконец, поздоровались.

— Давай в «Темп».

Марат за рулем смотрит на проплывающую мимо улицу Коркмасова и улыбается, как Морозко во время обхода леса. В салоне играет андеграундный русский рэп.

— Вот этого парня зовут Сурхай. Он идет и что-то жует, — смеется Марат и показывает на парня в черной футболке на углу Коркмасова и Толстого. — А вот эту девушку зовут Саида. Когда мне говорят: «Это не твой город», я отвечаю: «Как не мой, если я вас всех знаю?».

Мы кружим по Даниялова и Буйнакского в поисках парковочного места. За Кумыкским театром внезапно натыкаемся на шлагбаум, рядом с которым стоит паренек в черной кепке. Когда мы подъезжаем ближе, он сжимает в руке телефон и подходит к машине.

— А что так, брат? — спрашивает Марат, показывая на шлагбаум.

— Меня дядя поставил, сказал сюда не запускать больше никого…

— А дядя кто у тебя?

— Владелец строительной компании.

— А-а-а-а. Ну раз строительной, то конечно, — отвечает Марат, тихо ругнувшись, и мы начинаем новый круг.

На третьем или четвертом круге мы находим место прямо перед Кумыкским театром. Пока мы к идем к «Темпу», Марат постоянно осматривается, чтобы не пропустить знакомое лицо. Я тоже осматриваюсь, в надежде, что его знакомых тут меньше, чем на Университетской площади, и нам удастся начать интервью. Наконец мы оказываемся внутри и проходим к столику за книжными полками.

— Давай начнем с города, с твоих любимых мест в Махачкале.

— Самая моя большая любовь — это улица Чернышевского. От площади до угла с Первомайской. С самого детства я воспринимаю этот район как место для прогулок. В этом районе я родился и вырос, тут моя 13-я школа, которую я любил. Там до сих пор остался дядин двор, и это прям моя детская мечта — рано или поздно выкупить квартиру в этом доме и сделать творческую мастерскую, берлогу Марата Лугуева. Не жить там, а приходить туда и заряжаться настроением.

Люблю старый город, часто гуляю по этим маленьким улочкам. Только никак не запомню их названия, постоянно путаю — Пугина, Герцена и другие. Но каждый раз, когда я там гуляю, думаю о том, какой красивый мог бы быть у нас город, какое могло бы быть у него наследие. Я как-то попал туда случайно в пятницу вечером, перед выходными. Кажется, мы были с женой. Было ощущение, что я попал в какой-то дербентский магал. Люди на улицах сидят на своих стульчиках, общаются, дети играют, разглядывают тебя с таким интересом, как будто ты турист.

Второй рынок люблю. Его атмосферу, его смешение запахов, особенно летом. Овощи, пряности, мясо — все, что некоторых горожан отвращает. Я люблю атмосферу, которую там создают торговки. Веселые, иногда даже немного агрессивные, с постоянными прибаутками. Даже если попадётся хмурая, то ты ей несколько хороших слов скажешь, и она расцветает. Тряпкой в тебя может запустить, если видит, что ты вообще безобидный. (Смеётся.)

Еще есть местечко, мы там бываем с младшим из сыновей. Надо проехать до конца по Озерной, там слева Ломоносовская гимназия, где он учится. Рядом длинная девятиэтажка. Если обойти эту девятиэтажку с правой стороны, то попадаешь на пятачок у канала Октябрьской революции, и о нем знают только жители этого района. В теплое время года мы иногда с сыном туда ходим. Там мало людей, уединенное место.

— О, я жил в этом районе в детстве. Помню, вдоль канала были даже какие-то частные территории, куда мы залезали с друзьями и получали за это от охранников. Ты сказал о сыне, и появился такой вопрос: ощущение города как-то меняется, когда появляются дети?

— Да. Во-первых, ты болезненней начинаешь относиться к тому, что происходит. Во-вторых, ты пытаешься понять, где ему будет интересно, и уже с этой точки зрения смотришь на город. Начинаешь чаще думать: а что им останется, что они будут любить в этой Махачкале? Это город моего детства, в котором был свой размеренный темп. Были милые городские традиции. Например, в новогоднюю ночь, поздним вечером шли по улице Ленина на площадь, к ёлке, раскланивались, поздравляли друг друга с праздником, а к бою курантов возвращались домой. У меня из-за Махачкалы того времени осталась тяга к спокойным городам. Я недавно жену уговаривал в Обнинск переехать. (Смеётся.)

— Я тоже помню, что здесь было намного спокойнее. Даже когда я еще учился на первом курсе, лет 12 назад. Я любил ходить в университет по Титова.

— Вот, Титова! Абсолютно пустая улица была! Про неё ещё ходила легенда, что местные жители не дают асфальтировать разбитую дорогу, чтобы по ней не ездили машины.

Я вспоминаю, как мои родители и близкие родственники в 90-х могли вместе пойти к моей троюродной сестре в гости, там посидеть, потом все вставали и шли к другим родственникам. Большой веселой компанией с детьми — пешком по махачкалинским улицам. И для меня это было так классно, что все мои близкие вместе, они общаются, улыбаются, и мы вместе куда-то идём. Сейчас этого очень не хватает в городе.

— Ты часто пишешь про важность общения, про то, что нам всем нужно говорить друг с другом. Почему для тебя настолько важна коммуникация между людьми с разными взглядами? Для многих людей это совсем не очевидно, они предпочитают вообще не говорить на огромное количество тем с людьми, у которых другие взгляды, потому что это — неизбежные конфликты.

— Вот поэтому и важно общение, потому что сразу всплыло слово «конфликты». Мы вообще стали более конфликтными. В дагестанском обществе, по крайней мере в том сегменте, в котором варюсь я, очень сильно просел навык даже не понимания, а хотя бы попытки понять друг друга. Людям кажется, что они друг про друга уже всё поняли: вот эти суфисты, эти вахаббиты, эти «замоташки», эти нефоры, эти проститутки… И именно в такие крайности все друг друга и загоняют. На самом деле наша пассионарность могла бы сделать нас очень сплоченным, хоть и разношерстным обществом.

Дагестанская семья тоже столкнулась с современными вызовами. Появился интернет, появились новые профессии, женщины туда побежали и вдруг стали зарабатывать. И многие мужчины запаниковали: «Эй, что происходит, мы их теряем!». Это тоже внесло свой диссонанс — появилось конфликтное зерно. Нам нужно начинать друг с другом договариваться.

— Ты думаешь это реально в условиях нынешней Махачкалы? Сосуществование, например, условно светской части населения и религиозной?

— Да, при определенных условиях это реально. Люди боятся того, чего они не знают. Старая часть — светская, боится религиозную, потому что они не очень разбираются в религии. А молодое поколение не видело и не знает старой Махачкалы. У меня паренёк один всерьез спросил: «Дядька, а что, реально Махачкала светским городом была? Я недавно на фотографии отца наткнулся, и там люди в шортах, девушки в платьях». Я объясняю, что да, светский был город, тут жили вместе с нами русские, армяне, евреи.

Я считаю, что коммуникация возможна, я видел этому подтверждение. Может, ты не согласен с человеком, но ты его хотя бы послушай.

— А что делать, когда тебя не хотят слушать?

— Надо задавать себе вопрос: «Почему меня не хотят слушать? Что я не так говорю, может, я не с того места захожу?». Я понимаю, о чем ты. Агрессивная молодежь зачастую вообще не слышит, но я думаю, что это проблема всех поколений. Да, есть тенденции, которые иногда пугают. Вот как недавно выбежали молодые с оружием в руках. Это же пена на кипящем бульоне. Пену можно убрать, но бульон продолжает кипеть. Это показывает, что настроения такие есть.

Этим ребятам тоже внушают, что все, кто не как они — враги. У нас есть молодежь, которая не соприкасалась со светской жизнью, они её не знают. Светская жизнь — это в первую очередь культурная жизнь, это взаимодействие людей друг с другом. Это театры, кино, выставки. А они думают, что светская жизнь — это обязательно короткая юбка, развратное поведение и алкоголь. Ну нет, ребята, это крайность. Всё равно что говорить, что религиозная жизнь — ходить по улицам с оружием. Это же не так? Вот и со светской жизнью не так.

— Я заметил даже по мероприятиям вроде книжных клубов, что все стали намного осторожнее в высказывании своего мнения. Постоянно висит какое-то напряжение.

— Да. Опять-таки, напряжение проходит, когда люди перестают бояться. А бояться они перестают, когда понимают, что происходит. Вот человек не понимает, что происходит, за что ему может прилететь, и он не может называть вещи своими именами.

Я думаю, что больше ответственности в коммуникации лежит на том, кто старше, мудрее, умнее. И если мы не можем достучаться до кого-то, то искать решение проблемы нужно в себе. Потому что если ты будешь искать в них, то ты потратишь больше времени и энергии при меньшем результате. Чтобы найти общий язык, чтобы молодежь не радикализировалась, до неё нужно уметь достучаться.

Еще один пример крайности: слово «неформал» стало у нас оскорбительным, чуть ли не синонимом чего-то грязного. А неформал — это же интересный человек, просто не твоего формата. Это человек, который где-то разбирается чуть лучше, где-то более яркий, может находиться в какой-то интересной крайности. У нас сейчас под неформалами понимают больше определенную прослойку молодежи.

Я недавно говорил с ребятами, немного агрессивно настроенными к такой молодёжи. Они хотят перевоспитать условного неформала. Вот он там пьёт, у него какие-то вечеринки с излишествами, ведет себя как-то не так. Но, во-первых, надо понимать, почему он такой. Чаще всего это дети из «трудных» семей или дети, столкнувшиеся с жестокостью. Они колючие. И если и ты будешь колючим, то у вас диалога не случится. Вы уже дошли до того, что эти ребята выстроили броню вокруг своего общества, и к ним в круг тяжело попасть. Вы даже не знаете теперь, что там происходит. Теперь они днём одни люди, а вечером на своих тусовках они позволяют себе всё. Вы добились чего-то? Нет.

Для таких, как мы, тоже есть определение-крайность — «двустульчатый». Вот мне часто говорят, что я на двух стульях. Я уже привык, спрашиваю: «Расскажи, что это за такие два стула». (Смеётся.)

— А как ты думаешь, у инфлюенсеров есть возможность что-то поменять?

— Инфлюенсеры чаще всего заняты собой, своим обогащением. Посмотри, как слово «блогер» деградировало. Раньше так называли человека, который ведет свой блог, делится своими мыслями. Сейчас это совсем не так. Да, у инфлюенсеров есть такая возможность, но беда в том, что они почти этим не занимаются.

— То есть ты думаешь, что можно что-то поменять словом в сети? Не вызвать сиюминутную реакцию, а поменять по-настоящему?

— Да, можно работать в долгую. Естественно, это означает, что нужно выходить за рамки соцсетей, разговаривать с живыми людьми. Есть примеры инфлюенсеров, которые действительно оказывают влияние. Мурад Ля Риба, например. Человек, который в определенном кругу создал тренд на чтение. Он часто высказывается по разным темам. Можно по-разному к нему относиться, но это — пример такого инфлюенсера.

Слово — серьезный инструмент. Посмотри, какой появился тренд на копирайтинг в какой-то момент. И его не я создал, я его подхватил. Начиналось всё с Полины Дибировой, которая ушла недавно, к сожалению. Благодаря её проектам люди реально поняли, что навык письма можно монетизировать, что письмо — не обязательно планка, которую нам задали учителя в школе: «Если ты не пишешь, как Достоевский, не берись за ручку». (Смеётся.)

— Раз уж мы заговорили о письме. Как вообще ты начал писать?

— Я начал ещё в школе. Я очень много читал. Мне повезло с учителями — Светлана Евгеньевна и Вадим Валерьевич. Она была учителем алгебры, он — учителем истории. Они приносили мне книги из своей домашней библиотеки, я читал, во мне всё это копилось и в какой-то момент нашло выход. Я написал серию коротких рассказов про одноклассников. Многим очень понравилось, они хохотали, но бывало, что и обижались. Потом мой одноклассник Шамиль Дахдуев сделал к ним еще и иллюстрации, и это было вообще смешно, потому что они были гротескные, уродливые, почему-то без одежды. (Смеется.) У меня получилась целая тетрадь таких рассказов. Я показал их однажды своему отцу, он посмеялся, говорит: «Это отвратительно, конечно, но ты продолжай. В этом что-то есть».

В университете у меня случился перерыв. Я не писал прозу, увлекся рэпом. А в 2005-м я попал на НТВ вторым корреспондентом к Руслану Гусарову. И там я открыл для себя форум ДГУ, начал пробовать себя там, писать на регулярной основе. Там был раздел «Литературная гостиная», и некоторые форумчане возмущались: «Это литературная гостиная или личный дневник Марата Лугуева?», потому что я каждый день старался туда что-то писать. В какой-то момент ко мне обратились коллеги: «Мы увидели твои тексты на форуме, давай мы заберём несколько в печать». Забирали в «Черновик», в «Новое дело». В журнал «Дагестан» забирали при Далгате Ахмедханове, в журнал «Эпоха». И тогда я стал писать на постоянной основе, а году в 2016-м жена сказала: «Ну уходи ты уже с госработы, ну что ты там сидишь? Ты найдешь себе клиентов». Как раз тогда началась мода на копирайтинг, и я начал монетизировать свой навык.

— У тебя были писательские амбиции?

— Да, были. Они и сейчас периодически появляются. Особенно когда я читаю современных авторов. Я читаю и думаю: «Надо, надо и мне попробовать». Но я такой ленивый! Если выбрать девиз моей жизни, то это было бы «Надо было раньше». (Смеётся.) Я годам к шестидесяти, наверно, созрею, что-нибудь напишу, все об этом заговорят, скажут: «Этот старый нефор опять что-то натворил», а я буду думать: «Надо было раньше начать». И в инфобиз надо было уходить с телевидения раньше.

— А сейчас ты пишешь прозу?

— Почти нет, только для блога. Иногда я еду, что-нибудь слушаю, а у меня процесс творчества тесно связан с музыкой, и вещь, которую я слушал много лет, начинает вдруг складываться в какие-то картинки. И я думаю: «Сейчас доеду, надену наушники и сяду писать». Приехал, лег спать и — всё. (Смеётся.) Это, конечно, неправильно, потому что раньше я именно так и делал. Поймал мысль — написал, дал остыть, утром посмотрел ещё раз, выложил или поделился с кем-то.

Время от времени вспыхивают в голове такие о’генриевские мотивы. Мне очень нравится у него рассказ, забыл название, где девушка на улице подворачивает ногу, её подхватывает парень; они разговорились, она спрашивает, чем он занимается. И он решил ей голову вскружить, начал рассказывать, что ведёт богемную жизнь — вечеринки, выставки. Спрашивает у неё, чем она занимается, а она отвечает, что работает кассиром в магазине. Они еще поговорили, расходятся. Её забирает личный водитель, и когда она доезжает до своего богатого дома, её сестра спрашивает у неё, где она была. Героиня рассказывает о своей встрече и говорит примерно так: «Я бы могла влюбиться в такого человека, если бы у него была профессия, если бы он зарабатывал на жизнь честным трудом, а не вёл богемную жизнь» (имеется в виду рассказ О. Генри «Мишурный блеск». — Ред.). Эти мотивы очень хорошо перенеслись бы на дагестанскую действительность. Мы ведь любим друг другу пыль в глаза пустить. Недавно было исследование, что в Дагестане огромное количество денег тратится на общепит. Я думаю, если сделают исследование о нашем вещизме, они ещё больше удивятся.

— Давай поговорим о твоей системе обучения. Можно ли реально научить писать? И что ты понимаешь под умением писать?

— Да, тут очень важно понимать, что мы имеем в виду под словом «писать». Взять человека с улицы и в рамках одного курса научить писать его хорошо-хорошо — невозможно. Возможно человеку, у которого уже есть багаж, дать какие-то инструменты, чтобы он писал лучше. В моём случае важно вытащить из человека, как бы это не звучало, внутреннего графомана. Чтобы люди перестали бояться писать, чтобы они не думали о том, что на них все смотрят, и они опозорятся. Я всегда говорю, что я первая ступень писательского мастерства. После меня люди уже понимают, хотят они пойти в инфостиль и работать в нём, наполнять сайты или стать блогерами, записывать рилсы. Я готовлю фундамент для людей, которые хотят, но боятся.

Я считаю, что обучение именно писательству — это очень долгий процесс. Есть курсы креативного письма, но человек без определенной базы там ничему не научится. У нас вообще большая беда с этим. Я часто хожу по курсам других копирайтеров и смотрю, что делают коллеги вне Дагестана. Среднестатистически в других регионах люди пишут лучше, чем у нас. Потому что мы изначально не русскоязычные. Там люди лучше владеют словом, легче гнут его в разные стороны, играют с ним.

Я знаю, что многие в творческой среде у нас скептически относятся к тому, что я делаю. Мне нужно, чтобы человек научился хорошо формулировать свои мысли — всё, больше мне ничего не нужно. Я понимаю, почему кто-то это остро воспринимает. Во-первых, это продажи через интернет, они сами по себе многих раздражают, а во-вторых, я залез на их священную корову сверху и начал её погонять. «Как это, вот этот безобразник, который ошибки в текстах делает и запятые не всегда ставит, учит других писать?». Ну вы же не учите, поэтому я учу! (Смеётся.)

Если мы говорим о глобальном, о том, чтобы научить человека с нуля писать, например, малую прозу, то да — на это нужны годы работы. Если мы говорим о том, чтобы сформировать у человека навык не бояться писать, то это вполне возможно.

— Давай напоследок поговорим про любимые книги.

— Ой, когда меня сейчас спрашивают про любимые книги, мне становится стыдно, потому что я в последнее время практически не читаю художественную литературу. Любимая, все-таки, «Фиеста» Хемингуэя. Она попалась мне в такой сложный период жизни, когда во мне всё бурлило, кипело, я не мог найти себя. Она стала для меня отдушиной, потоком свежего воздуха. Я уходил в этот мир, в это путешествие по Испании, бой быков, вино, которое они пили из бурдюков, в это настроение любовных треугольников, и она стала настолько любимой, что я до сих пор могу открыть её на любой странице, начать читать, и мне становится легче. Это моя книга-психотерапевт.

Очень люблю короткую прозу — Джек Лондон, О. Генри. Из последнего: мне недавно попался в руки «Кровавый меридиан» Кормака Маккарти. Я был в шоке. Как в человеке могли созреть такие страшные картинки? Мне в какой-то момент стало плохо от этой книги, я хотел её бросить. Она такая страшная, такая жестокая. Но очень зацепило. Ощущение, что ты весь липкий, мокрый от неё, как будто пропитался этой жарой, песками, над тобой жужжат мухи, рядом эта лошадь, укушенная змеей в голову. Все эти описания ужасных кровавых событий красивым языком. Это было очень классно.

Заглавное фото: shutterstock.com

Фото Эльмуддина Гасанова