Я здесь хожу, готова стать волной… (Размышления о творчестве Сувайнат Кюребековой)

Доводилось слышать, что в дагестанских горах даже эхо говорит стихами, а в клекоте орлов, гордо парящих над ущельями, можно явственно услышать поэтические ритмы… Это, разумеется, преувеличение, но в таком поэтическом краю даже легенды кажутся поэмами…

При всей многолетней истории дагестанского стихосложения, при всей россыпи поэтических дарований русскому читателю по-настоящему известно не так уж много имен дагестанских поэтов, деликатно держащихся в тени своих выдающихся земляков — Сулеймана Стальского, Расула Гамзатова, Гамзата Цадаса, Омаргаджи Шахтаманова, Магомеда Ахмедова… Из числа женщин-поэтесс широкую известность еще в советское время получила разве что Фазу Алиева…

Между тем и среди поэтов, чьи имена не столь часто появляются на страницах всероссийских толстых журналов, есть мастера, творчество которых вполне заслуживает внимания читателей, и только нынешняя нехватка высококлассных переводчиков да извечное нелюбопытство столичной богемы к тому, что создаётся в так называемой провинции, тому причиной. Одной из наиболее ярких звездочек, чей свет до сей поры далеко не в полной мере доходит до всероссийского читателя, безусловно, является табасаранская поэтесса Сувайнат Кюребекова (Исрафилова). Представительница сравнительно небольшого, 150-тысячного горского народа, она, будучи прекрасно образованной и великолепно владеющей русским, пишет тем не менее на родном языке, заведомо сужая круг своих читателей, но одновременно привлекая самобытными стихами дополнительное внимание к творчеству табасаранов.

После того, как несколько лет назад, будучи гостем традиционного гамзатовского фестиваля «Белые журавли», я познакомился в Союзе писателей Дагестана с этой удивительной поэтессой, мне, разумеется, захотелось поближе узнать и её творчество. Открыл Интернет, перечитал практически всё, что удалось отыскать…

Впечатление оказалось двойственным. С одной стороны, уровень большинства переводов откровенно удручал, с другой — даже при всей корявости некоторых из них было очевидно, что автор самобытнейший — за нескладными русскими текстами чувствовались искрометная энергетика оригинала, глубочайшие человеческие эмоции, умение зорко видеть и глубоко страдать. В этом я убедился очень скоро, когда Сувайнат прислала мне собственноручно сделанные подстрочники своих стихов. С подстрочниками, не зная языка, умеют работать считанные профессионалы, способные не только почувствовать эмоции, не только осознать потаенный смысл сказанного автором в оригинале, но и проникнуться культурой народа — носителя языка, ощутить его чаяния, окунуться в его историю…

По моему глубочайшему убеждению, стихотворение — это драгоценный нектар в красивом бокале. И задача умелого перекладчика сохранить аромат этого нектара. Большинство же переводчиков хватаются в первую очередь за бокал, пытаясь как можно точнее передать форму. Про то, что сам нектар при этом безбожно расплескивается, почему-то часто забывают… Подстрочники Сувайнат Кюребековой потрясли меня не просто глубиной таящегося в них извечного женского чувства, но особой, ранящей болью, отчетливо выделяющейся своей остротой даже на фоне классических образцов женской поэзии.

Так получилось, что переводить стихи Сувайнат я начал в то страшное для неё время, когда потеря любимого человека затмила все остальные события жизни, погасила свет в окне, лишила способности улыбаться… Стихи той поры — одно непреходящее горе, которому, казалось, не будет конца. С безусловной поправкой на то, что традиционная женская эмоциональность автора накладывается на национальные женские традиции её народа, где если любят, то одного и до конца жизни, если горюют, то выход только один — умереть от тоски или броситься в пропасть… Отсюда и стихи —  пронзительные, сильные, беспросветные:

Нет тебя, но твой голос
                                     всё слышится мне…
Не живу, не гадаю, не вижу…

Или вот это:

Стынет очаг… Я стону от бессилья,
И никуда от печали не деться.
Сердце свободно —
                                  поломаны крылья,
Крылья срастутся — изранено сердце.

Возвращение к жизни было долгим, очень и очень болезненным. Поэтесса постепенно возвращалась к свету, как бы заново узнавая людей и очертания окружающих предметов:

Исклевала мне сердце горючая эта беда,
В рваных шрамах оно…
И в рубцах — онемевшее тело.

Героиня стихов Сувайнат Кюребековой после пережитого горя — совсем другая женщина, не та, которая на заре своего творчества безоглядно радовалась жизни, смеялась и любила. Сейчас это исстрадавшийся человек, который всё помнит и прекрасно понимает, что былого счастья уже не вернёшь:

Луч солнца въелся в чёрный ил,
Свободы ищет.
Приплыл мой парусник, приплыл,
Пробито днище…

Истинные шедевры всегда даются настоящему поэту огромной ценой пережитых страданий, оставляющих незаживающие рубцы на сердце. Настоящие рубцы! От которых далеко не всегда могут избавить медики…

Вот и Сувайнат вышла (вышла ли?) из своей беды, изрядно подорвав здоровье, но обретя удивительную, свойственную только поре творческой зрелости, зоркость и способность воспринимать происходящее через призму человеческих страданий. И уже внешне почти спокойным взглядом смотрит на мир. Хотя спокойствие это обманчиво, а настоящий поэт спокойным, в общепринятом понимании этого слова, быть не может:

И эти волны плещут предо мной.
Я здесь хожу, готова стать волной,
Русалкой стать,
                   прозрачной стать готова.
Готова слушать черных волн мотив,
И сердце в дно песчаное зарыв,
Лишь изредка на берег выйти снова.
Чтоб иногда увидеть между крон,
Как искорки летят со всех сторон,
Два дерева не вместе, хоть и рядом.
Одна из этих искорок — твоя,
Осколок сердца, звездная струя,
Что расколола я холодным взглядом.

Таких вот осколков, таких звездных струй в стихах Сувайнат Кюребековой более чем достаточно для того, чтобы с полным правом назвать автора настоящим поэтом.