И будет литься дождь

Вот и она ушла в мир иной… И нет теперь на мои сомнения твердого слова, приносящего уверенность и успокоение.

                       Памяти дагестанского литературоведа Аминат Алихановой

 Как здорово, как легко мыслям и телу
посреди пробитого дождём зелёного леса
                                                                 Надпись на «Книге степи»

Она со мной. Наигрывай,
Лей, смейся, сумрак рви!
Топи, теки эпиграфом
К такой, как ты, любви!

Снуй шелкопрядом тутовым
И бейся об окно.
Окутывай, опутывай,
Ещё не всклянь темно!

— Ночь в полдень, ливень — гребень ей!
На щебне, взмок — возьми!
И — целыми деревьями
В глаза, в виски, в жасмин!

Осанна тьме египетской!
Хохочут, сшиблись, — ниц!
И вдруг пахнуло выпиской
Из тысячи больниц.
Теперь бежим сощипывать,
Как стон со ста гитар,
Омытый мглою липовой
Садовый Сен-Готард.

Б. Пастернак «Дождь», лето 1917

И обновлённый мир качается на тёмных ветвях мириадами прозрачных капель. Они меняют цвет, стекают по наклонным плоскостям, группируются или делятся, стучат по железу, дереву, камню, и те, что достигают земли, по-настоящему ценны. Аналогичным образом рождённые в головах людей мысли изливаются в мир, кажутся прозрачными, здравыми, но многие ли из них падают на подготовленную почву? Как правило, к глубокому, природному человек приходит с годами, потеряв юношеский запал, с накопленным разочарованием — миром, самим собой. Казалось бы, так просто получить знания и стать исследователем, но время безжалостно и обрекает людей плавать по поверхности, иметь перед собой ровную линию горизонта, а глубокое ныряние для большинства — непозволительная роскошь.

Дождь — недолгое состояние, связывающее небо с землёй, человека со своим отражением, с философским поиском собственного «я», физическая стыковка родственных душ в пространстве и времени. Как бы громко это ни звучало, человек — безусловно, космос, изучить который не представляется возможным.

И сам человек про себя не всегда связно расскажет, и со стороны не всё рассмотришь. Многие из человеческих качеств, которые в реальной жизни культивируются, при отдалённом рассмотрении превращаются в пыль, блекнут, не выдерживают прямых вопросов так называемого Высшего суда. Совесть ли это, Бог — кто скажет точнее? Человек задаётся этими вопросами не одно тысячелетие. Неужели такой «рудимент», как совесть, может сделать нас счастливыми? Это не вопрос, а многолетнее размышление.

Если тоскливо и необходимо вспомнить момент абсолютного счастья, пережить его вновь, с прежней силой, с неимоверной жаждой жизни, то моя «серая картотека» моментально выдаёт картину леса: стволы деревьев, уходящие в тёмное пространство затянутого тучами неба, и только впереди, за просекой, по которой мы откуда-то несёмся босыми, сняв сандалии, небо озаряется бьющимися в сердце молниями. Мокрые, грязные, счастливые, искренне верящие в завтрашний день, не поддающиеся запаху распада, не видевшие мёртвые лица. Кто думает в это время о смерти! Рядом живые родители, закадычные друзья, запах дождя…

Мне трудно описать моменты истинного счастья Аминат. Даже если я наберусь смелости и напрямую спрошу её об этом при очередной встрече. Глупый вопрос и, наверно, некорректный. С чего это я решил, что она не может быть счастлива в каждый миг своей жизни? Право считать себя таковым мы не можем отнять у человека. Выражение «счастливый человек» рождается при сопоставлении собственного и чужого, и здесь работает теория относительности Эйнштейна.

Эта самая теория и позволяет утверждать, что моя наставница Аминат Абдулмеджидовна Алиханова, учёный, литературовед — счастливый человек.

Она не станет говорить о высоких материях… И мне, поверьте, своим письмом не сбить её с привычного ритма, упорядоченного кропотливой работой ума. Я не ставлю цели обрекать Алиханову быть в центре внимания, как если бы она была из тех, кто жаждет высоких званий и наград. Думаю, тут совершенно другая история. Счастье Аминат и в том, что она не рвётся в пантеон славы, не светится, не пробивается, живёт по своим заводным механическим часам. Это та видимая часть, которая никак не выделяет её из тысяч дагестанок. Но если бы не та встреча на «круглом столе» в библиотеке, возможно, мне не довелось бы услышать такие искренние боль и переживания за дагестанское книгоиздание.

Эта первая встреча и сделанный мной против света фотокадр оказались не случайными. Всё, что происходит в моей профессиональной жизни после знакомства с Аминат, назвать случайным не представляется возможным.

Круг её близких людей — как острова в океане, которые связывает воспоминание о целом и неделимом мире, материке, где люди жили по нетривиальным законам, где язык литературы главенствовал над природой вещей. «Миром грёз» называет его сама Аминат, видит в нём ушедший день, но как жить без него — не представляет. И сегодня этот неразрывный круг, скреплённый письмами и телефонными звонками, принял меня со всеми изъянами. Но моя героиня расставила всё по местам одной фразой «Не забывайте, что «Горцы» (Кавказская литературно-художественная литературная газета. — М. Г.) в любой ситуации должна оставаться главным делом вашей жизни». «Вашей» — значит её собственной, и по касательной — Инны Ростовцевой, Зои Османовой, Майи Фаттахутдиновой, Елизаветы Дейк, Раисы Мехтихановой, Марины Ремнёвой, Джамили Мурадовой, Алеся Карлюкевича и дальше жизни их близких. Удивительный круг, в котором столько имён, таланта, силы и ответственности!

А началась наша дружба по-деловому. Мне, конечно, очень льстило, что в Институте языка, литературы и искусства ДНЦ РАН читают газету «Горцы», но что-бы с ручкой в руках и письменными комментариями, которые Аминат Абдулмеджидовна вручила мне в Дагестанском филиале Российского фонда культуры! Я, признаться, напрягся, поскольку не очень люблю наставления, да и разговоров о весомости дагестанской литературы стараюсь избегать. Она предложила мне свои исследования для «Горцев». По мнению Алихановой, формат газеты лучше всего соответствовал теме статьи «»Партизан Омар» С. Н. Абдуллаева — попытка первого создания даргинского романа». Она вышла в свет в № 21 за май — июль 2011 г.

В предисловии к статье А. Алиханова пишет: «Сагид Нухкадиевич Абдуллаев (1903–1952) был из числа тех «более тысячи советских» и «тридцати пяти дагестанских» писателей*, кто в годы Великой Отечественной войны в качестве корреспондентов армейских газет или просто рядовых солдат ушёл на фронт активных военных действий, предпринимаемых Красной Армией против немецко-фашистских захватчиков, вероломно вторгшихся в пределы СССР.

Выполнение воинских обязанностей в качестве рядового солдата-связиста он сочетал со своими занятиями мирного времени, на прифронтовой полосе оставаясь активно работающим литератором — писателем и поэтом, чьи поэтические и прозаические произведения краеугольным камнем легли в историю даргинской литературы 1940-х годов».

Что меня подкупает в академических работниках, так это педантичность и внимательность в работе с документами. Они скорее умрут, чем не сошлются в своих исследованиях на чей-то труд. Но это если перед нами настоящие учёные. Жизнь свела меня именно с таким учёным. Она вывела для меня формулу: «Горцы» — судьба.

Что сказать о её собственной судьбе? Аминат Алиханова родилась в селении Мекеги, стала литературоведом, а если точнее, она знала всё о дагестанском книгоиздании, свято хранила родительские наставления, верила в торжество слова, была принципиальна в исторических вопросах, занималась самолечением и лечила других, не смотрела телевизор и с удовольствием слушала радио, писала письма, помнила все театральные премьеры Москвы и лекции в МГУ, где училась в аспирантуре, обожала своего брата художника Хаджи-Мурада Алиханова и сестру, их детей, внуков. В обывательском смысле у женщины не сложилось личное счастье, но разве это делало несчастной мою Аминат?! В ней не было обыденности — она посвятила себя науке и дышала счастьем «Мира грёз».

Дорогая Аминат, нас ждут весенние, летние, осенние дожди.
Всё не случайно. Вы помните цветаевское «Двух станов не боец, а — если гость случайный» для Ахматовой? Может быть, и для нас:

Двух станов не боец, а — если гость случайный —
То гость – как в глотке кость, гость — как в подметке гвоздь.
Была мне голова дана — по ней стучали
В два молота: одних — корысть и прочих — злость…