Гаджибек Гаджибеков: «Надеюсь, вы скоро и справедливо разберёте моё дело»

Имя Гаджибека Гаджибекова непременно всплывает в связи с Сулейманом Стальским — гордость лезгинской литературы, легендарный советский поэт заговорил со своим «большим» читателем именно благодаря записям и подстрочникам Гаджибекова. По словам Натальи Капиевой, «ученый-лингвист Гаджибек Гаджибеков под диктовку Стальского записывал его песни, начиная от созданных в 1900 году. Записи длились часами. Иногда целыми днями. Сулейман помнил наизусть тысячи своих строк» (Капиева Н. Жизнь, прожитая набело. — М.: Советский писатель, 1969. — 280 с.). О подстрочниках (или «построчниках», как писал Гаджибеков) речь пойдёт ниже.

Но и сам он — герой трагической истории, которых не счесть в ХХ веке. Гаджибек Гаджибеков родился в с. Ахты в 1902 году, в 1912-м потерял мать, в 1921-м — отца. Мы мало знаем об этой семейной драме — немногословен и сам Гаджибеков. Интересно, что во всех автобиографических листах и анкетных списках он записывается без отчества — только фамилия и имя. Отчество появляется позже — после ареста, в протоколах допросов: Гаджибек Ахмедович или Гаджибек Ахмедханович. Социальный и имущественный статус отца тоже не до конца ясен. В автобиографии Гаджибеков на этот вопрос отвечает коротко: рабочий, трудился на бакинских нефтепромыслах, батрачил. В ряде документов, например, в свидетельских показаниях, подтверждается: из беднейшей семьи. Но в запрошенной следственными органами справке Ахтынского сельсовета от 13.06.1938 г. за № 22 утверждается, что отец Гаджибекова был достаточно состоятельным, содержал чайную лавку с караван-сараем в Магарамкенте. В различных документах дела он также называется «бывшим торговцем», «из кулаков», при этом подчеркивается, что сам Гаджибек Гаджибеков — неимущий служащий.

До восемнадцати лет Гаджибек Гаджибеков учился в сельской школе (или училище) (1912 – 1917), батрачил в хозяйстве кулака в Магарамкенте, а потом жизнь его круто меняется. Через восемь лет, в 1928 году, в Махачкалу (Махач-Калу — так писали в те годы) вернётся прекрасно образованный молодой человек, за спиной которого будут не только два столичных вуза — Коммунистический университет трудящихся Востока им. И.В. Сталина (1921 – 1922) и Коммунистический университет им. Я.М. Свердлова (1923 – 1926), но и аспирантура Московского института востоковедения Н.Н. Нариманова (1926 – 1928). Приобретёт он в столице и важные связи, которые через десять лет сыграют роковую роль в его судьбе.

Учеба в Наримановском институте окончательно определила круг интересов Гаджибека Гаджибекова — это лингвистика, вопросы развития национальных языков, в первую очередь родного лезгинского языка. Хотя по сведениям, которые сообщались в ходе следствия, интересоваться этими вопросами он начал еще в годы учебы в Свердловском коммунистическом — так называли в Москве этот вуз, который прожил короткую, но яркую жизнь: открытый в 1918 году, в 1937-м он завершил свою работу.

Короткой оказалась и жизнь Наримановского института, занимавшегося в первую очередь подготовкой специалистов для обслуживания политических интересов советской власти в Азии. Подчиненный Наркомнацу, вуз по замыслу должен был готовить «работников по всем отраслям работы на Востоке и в связи с Востоком» (Отчет Народного Комиссариата по делам национальностей за 1921 г. — М., 1921). После упразднения Наркомнаца в 1924 году Московский институт востоковедения был передан в ведение ЦИК СССР. В 1925 году институту было присвоено имя Н. Н. Нариманова — бывшего председателя ЦИК. Значительная часть преподавателей этого вуза была репрессирована в 30-е годы. Созданный в 1921 году, в 1954-м вуз прекратил своё существование.

В годы учебы Гаджибеков создал научный кружок, члены которого обсуждали вопросы национальных языков (позже он был назван «подпольным» и фигурировал в делах следствия). Работу кружка одобрил сам председатель ДагЦИКа Нажмудин Самурский, к которому «подпольные» кружковцы обратились с письмом 25 января 1925 года. В 1940 году Гаджибекова еще и еще раз будут допрашивать о работе кружка по созданию лезгинской письменности и форме его организации — аукнутся использованные без всякого умысла слова о «легальности» и «нелегальности» этого научного объединения молодых лингвистов. Перед вынесением приговора Гаджибеков настойчиво просит приобщить его письмо Самурскому к делу, надеясь на здравый смысл следствия.

К началу 30-х годов Гаджибек Гаджибеков — уважаемый в Дагестане человек, заместитель председателя Дагестанского отделения Всесоюзного центрального комитета нового алфавита, редактор областной газеты «Новый мир», зав. сектором языка, заместитель директора, а затем и директор Дагестанского научно-исследовательского института национальной культуры, член РКП(б), из которой он будет вскоре исключен как буржуазный националист. Ясная, наполненная трудами и идеями, жизнь молодого ученого начинает давать сбои.

Он уже дважды исключался из партии — в 1932 и 1935 годах, за неуплату взносов (в газете «Дагестанская правда» от 30.10.1935 г. № 250 появляется гневная заметка «59 месяцев не платил членских взносов», сумма задолженности изрядная — 1150 р. 50 к., и Гаджибеков подаёт заявление о рассрочке уплаты). В объяснительной записке от 3 ноября 1935 г. на имя секретаря ДК ВКП(б) Н. Самурского он упоминает о тяжелом положении в семье — болезни жены, болезни и смерти ребенка и больших материальных издержках в связи с этим. Самурский выносит положительную резолюцию.

Спустя много лет, 18 августа 1972 года жена Гаджибекова Зулейха Султанова напишет заявление в обком партии ДАССР о реабилитации мужа: «…я не хочу оставить имя моего мужа запятнанным». Она живёт в Баку и не знает, очевидно, что Гаджибек Гаджибеков оправдан еще в 1959 году по обращению его сестры Гюльчмен Абасовой. В 1956 году посмертно был реабилитирован и Нажмудин Самурский (Эфендиев). Но вернёмся в тридцатые.

В 1935 году Гаджибекова в партии восстанавливают, чтобы в 1937 году отобрать партийный билет с клеймом «враг народа». В сентябре 1937 года в газете «Известия» появляется статья И. Шустера «Буржуазные националисты орудуют в Дагестане», в которой Гаджибекову припоминают всё: и упомянутые выше исключения из партии, и работу с «троцкистско-националистскими бандитами» Чариновым, Гитинаевым, Тлюняевым, Шамхаловым и др., и взаимодействие с троцкистами и националистами из Наркомпроса Астемировым и Ольшанским. В статье упоминаются многие фамилии «вредителей», в первую очередь — троцкиста «литератора» Лелевича (Лабори Гилелевича Калмансона), но в целом статья направлена именно против Гаджибека Гаджибекова. Тучи сгущаются. Один из абзацев публикации посвящен статье в «Литературной энциклопедии», в которой, как пишет И. Шустер, «о Сулеймане Стальском имеется всего один абзац, и притом абзац, содержащий отвратительную троцкистскую клевету». Статья перепечатывается «Дагестанской правдой» от 26 сентября 1937 г. в № 219.

Материалы, громящие националистов, троцкистов, шпионов, наймитов фашизма и диверсантов в Дагестане, выходят в ряде центральных и местных газет (Мезенин М. Гнилая позиция Дагестанского обкома // Правда. 24.09.1937. Без автора. Выкорчевать и разгромить до конца буржуазных националистов // Дагестанская правда. 12.09.37 и др.).

К моменту выхода упомянутой статьи в «Известиях» Гаджибек Гаджибеков был уже арестован (16 сентября 1937 г.). Следствие длилось три года, и 11 июня 1940 года он был осуждён Особым Совещанием при НКВД СССР (ст. 58-2, 58-11 УК РСФСР — организованная контрреволюционная деятельность) на восемь лет лишения свободы.

Оставим в скобках достаточно хорошо известные обстоятельства обвинительного процесса, в первую очередь направленного на уничтожение Джелал-эд-Дина Коркмасова, но коснувшегося и всех его соратников, в частности по вопросам языкового строительства. В материалах густо мелькают имена «высоких» фигурантов дела: Дж. Коркмасова, Н. Самурского, А. Тахо-Годи, М. Далгата, С. Габиева, И. Алиева и др. Все нити ведут к Коркмасову, и участники пухнущего, как на дрожжах, дела (в ходе его принимается постановление и о выделении в отдельное производство материалов по М. Чаринову и объявлении его в розыск) не смогут избежать жерновов политических репрессий.

Под сильным давлением Гаджибеков соглашается со всеми обвинениями, вернее, как заявляет позже, подписывает подготовленные следователем протоколы. Но в 1937 году расстреливают Коркмасова, в 1938-м — Самурского, и хватка ослабевает — цель, видимо, достигнута, обвинения в создании буржуазно-националистической террористической организации с целью свержения Советского строя в Дагестане и реконструкции «власти капиталистов и помещиков» оказалось достаточно для ликвидации подследственных «в день вынесения приговора». И в 1939 году наступает перелом в поведении арестованного Гаджибекова. Он обращается с письмом к прокурору, настаивает на том, что показания были даны им под давлением, а свидетельства — ложны.

Теперь на кону профессиональная репутация подследственного. Здесь Гаджибекову абсолютно понятно, что обвинение строится на абсурдных, поставленных с ног на голову заключениях о его филологических трудах. 3 июня 1939 года подследственный Гаджибеков просит создать экспертизу по его работам. Этому заявлению предшествовало обсуждение на допросе в тот же день работы Гаджибекова с рукописями Сулеймана Стальского. На вопрос о работе, проделанной по обработке произведений С. Стальского, подследственный твёрдо отвечает, что он продолжительное время занимался подбором произведений С. Стальского и их построчным переводом. Получал от Стальского оригиналы для обработки.

На обвинения в извращении переводов Сулеймана Стальского, в частности его поэмы о 15-летии Дагестана, Гаджибеков заявляет, что отрицает участие в искажении названной поэмы, т. к. сделанный построчный перевод, с его точки зрения, является абсолютно верным.

Экспертное заключение составляется комиссией в составе Кащеева, Герейханова, Батырмурзаева и Эмирова (без имён-отчеств), в первую очередь о статьях Гаджибека Гаджибекова 1928–1936 годов: «Легенда о лезгинах-тюрках», «Школа и родной язык», «Ликвидация неграмотности или самообман», «Ответ т. Гаджиеву», «Ударные задачи лезгинской письменности», «Русский язык в национальной школе Дагестана» и др. Отдельно рассматривается вклад Гаджибека Гаджибекова в дагестанское литературоведение и прежде всего его исследования и высказывания, связанные с личностью и творчеством Сулеймана Стальского. Авторы рецензии пишут: «Полна противоречий и неверных трактовок <…> статья Гаджибекова о Сулеймане Стальском (Гаджибеков Г. Народный поэт советского Дагестана // Дагестанская правда. 1936. № 92), в которой он пытается доказать, что Стальский никогда не был ашугом и будто бы сам Стальский неоднократно выражал энергичный протест против именования себя ашугом. В современном понимании ашуг — это народный поэт. Ашугом называли Стальского и Алексей Максимович Горький, и академик Соколов, и др. Очевидно, и здесь мы сталкиваемся с попыткой Гаджибекова принизить значение понятия «ашуг» и противопоставить подлинно народных певцов-импровизаторов представителям письменной поэзии.

<…> Гаджибеков ни в одной статье не дал сколько-нибудь исчерпывающей оценки творчества Стальского — как со стороны идейно-тематической, так и художественной. Более того, институт национальных культур, директором которого был Гаджибеков, всячески принижал Сулеймана, выпячивая на первый план кулацкого поэта Курбана Хпеджского. В статье «Лезгинская литература» (автор П. Ковалёв), опубликованной в VI томе «Литэнциклопедии» и, надо полагать, не без ведома Гаджибекова, Сулейману Стальскому отведено всего несколько строк и те клеветнические: «Престарелый поэт Сталь-Сулейман идёт в ногу с революцией: сейчас работает в колхозе, продолжает борьбу с духовенством, критикует недочеты соцстроительства, но видно, что старому, неграмотному поэту всё труднее становится разбираться в новой обстановке».

Гаджибеков, изучив материалы экспертизы, готовит тщательный, подробный — по пунктам — ответ на экспертное заключение, в первую очередь указывая на некомпетентность двух членов комиссии, один из которых (Эмиров) — историк, а второй не владеет лезгинским языком (Кащеев). В части, касающейся литературоведения, Гаджибеков делает развёрнутые замечания: «Рецензент Кащеев не прав, говоря, что в основу своих стихов Стальский положил традиционную форму ашугских и народных песен (лезгинск. ман.). Произведения Стальского и по форме, и по содержанию далеки от лезгинских мани частушек.

Этим я ни в коем случае не отрицаю народность и простоту поэзии Стальского. Наоборот, в той же статье (Дагестанская правда. 14.10.1936) я доказал: Сулейман как никто знает фольклор, он как никто использует народный язык и глубокие образцы фольклора. В переводах стихов Стальского на русский язык форма его стихов нарушена. И только в нескольких стихотворениях (перевода Липкина и Ушакова) сделана попытка передать Сулеймановскую рифму. <…> Стальский в прошлом не был «ашугом». Его лезгинский народ не называет «ашугом», да он и сам не называет себя «ашугом». Если он был бы ашугом, он, как и все другие лезгинские «ашуги», жил бы этой профессией, а не работал бы рабочим на железной дороге в Средней Азии, Гандже, Баку и не батрачил бы в своём ауле. Алексей Максимович был введён в заблуждение переводчиком Сурковым и читавшим перевод (на 1-м Съезде писателей) Безыменским».

Н. Эмиров, один из авторов экспертизы 1939 года, вновь допрошенный в 1959 году при подготовке материалов для реабилитации, меняет свои показания и даёт исчерпывающую характеристику роли Гаджибекова в становлении литературной биографии Сулеймана Стальского: «Большую симпатию Гаджибеков питал к С. Стальскому. Фактически Стальского поднял Гаджибеков. Он добился признания Стальского выдающимся народным поэтом. Он популяризировал его произведения. <…> Сам С. Стальский очень был привязан к Гаджибекову. Стальский и Гаджибеков всегда как большие друзья делились по разным вопросам».

В 1959 году начался процесс реабилитации Гаджибека Ахмедовича Гаджибекова. Была создана новая комиссия, члены которой — известные дагестанские филологи, должны были оценить степень доказательности обвинений, связанных с профессиональной деятельностью осуждённого.

Из материалов экспертизы 1959 года (орфография и пунктуация сохранены):

«Отношение Гаджибекова к Сулейману Стальскому:

Экспертные комиссии 1939 и 1940 годов считают, что отношение Гаджибекова к Сулейману Стальскому было неверным и, следовательно, не способствовало развитию лезгинской литературы.

По вопросу 1939 года отмечается следующее:

1. Гаджибеков неправильно протестовал против того, чтобы Стальского называли ашугом и что он положил в основу своего творчества традиционную форму ашугских и народных песен.

2. Гаджибеков считал, что в первые месяцы революции Стальский колебался, что он хотел спокойствия и лишь постепенно убедился в прочности и преимуществе Советской власти.

На деле же, пишет комиссия, «эти измышления абсолютно ни на чем не обоснованы и не могут быть обоснованы. Установление Советской власти Стальский принял восторженно.

3. Комиссия пишет: «Институт национальных культур, директором которого был Гаджибеков, всячески принижал Сулеймана, выпячивая на первый план кулацкого поэта Курбана Хпеджского». Ссылаясь на статью П. Ковалёва о лезгинской литературе в «Лит. энциклопедии», которая написана «надо полагать не без ведома Гаджибекова», комиссия считает, что строки о Стальском в этой статье клеветнические.

Мы, члены экспертной комиссии, считаем, что по первым двум пунктам высказываний Гаджибекова о Сулеймане Стальском правда — на стороне Гаджибекова.

У Сулеймана Стальского действительно были сомнения в годы интервенции, и это не противоречит тому, что он восторженно принял революцию. В 1946 году в печати впервые появилось много новых стихотворений Стальского, относящихся к 1917–1919 годам, которые не были известны членам комиссии, выделенной в 1939 году. Эти стихотворения подтверждают мнение Гаджибекова и показывают, как поэт, преодолевая сомнения и колебания, пришел к большевизму. Никакого принижения Стальского в этом нет.

Сам Стальский не называл себя ашугом и у лезгин термин «ашуг» имеет значение — исполнитель, бродячий певец. Гаджибеков и в этом отношении прав.

Что же касается третьего пункта обвинений Гаджибекова, то в нём просто передержка.

Статья Ковалёва написана до того, как Гаджибеков работал в Институте и Гаджибеков за эту статью не отвечает. Кроме того, в статье этой вообще нет ничего, что можно было рассматривать как преступные действия.

Далее, ни Институт, ни Гаджибеков никогда не восхваляли кулацкого поэта Курбана Хпеджского и не противопоставляли его Стальскому.

Экспертная комиссия в составе кандидата филологических наук У.А. Мейлановой, канд. филол. наук Р. И. Гайдарова, ст. преподавателя литературы ДГУ А.Ф. Назаревича, рассмотрев материалы дела Гаджибекова, а также сохранившиеся рукописи Гаджибекова (фольклорные записи, тексты народных песен и частушек), не усматривает в этих материалах ничего, что характеризовало бы его как националиста или пантюркиста, и считает, что в деятельности Гаджибекова в области дагестанского языкознания и литературы «никаких преступных действий нет».

Итоговое заключение текста Протеста по делу Гаджибекова Г. от 08.05.1959 г. содержит утверждение что Гаджибеков провел большую работу по созданию письменности дагестанских народов. Им был разработан алфавит на латинской основе, что дало возможность начать обучение детей в школах на лезгинском языке. Кроме того, он занимался собиранием материалов в области устного народного творчества, «добился признания Сулеймана Стальского, популяризировал его произведения».

Гаджибек Гаджибеков умер 5 января 1941 года в поселке Кожва Коми АССР, где в начале 1940-х находилось управление 6-го отделения Севжелдорлага, строившего участок железной дороги до ст. Кожва и железнодорожный мост через Печору. Недалеко от станции располагался пересыльный отдельный лагерный пункт (ОЛП) Печжелдорлага. Погиб трагически, при до конца не выясненных обстоятельствах. Похоронен, по всей вероятности, на кладбище Печстроя и Печорского ИТЛ в поселке Кожва (захоронения 1941–1961 гг.), в номерных могилах (практически не сохранились). С 1941 года, по данным открытых источников, здесь хоронили заключенных 6-го Кожвинского лаготделения Печжелдорлага. На кожвинском кладбище установлен памятный знак «В память о трагических событиях людских судеб в годы войны и мирного строительства».

Гаджибеку Гаджибекову было 38 лет.

Сам Гаджибек Гаджибеков пишет о себе «лингвист, журналист». Или так: «научный работник, языковед».

По многочисленным свидетельствам участников разбирательства, разбросанным по архивным материалам, Гаджибек Гаджибеков считал себя идеологом и создателем лезгинской письменности и печати, он был одним из первых дагестанских литературоведов и критиков, собирателем фольклора, исследователем лезгинской литературы, создателем письменности для лезгин на основе латинской графики, активным сторонником создания письменности на языках мелких дагестанских народов и развития их языков. Гаджибеков был большим сторонником родных языков и в частности лезгинского языка, автором грамматики для школ взрослых, очень много занимался вопросами языка и литературы, был автором литературной хрестоматии для начальной школы, составителем орфографического словаря кумыкского языка на латинской основе; приезжал в аулы, собирал лезгинские сказки, пословицы, рассказы, своды орфографических правил для всех дагестанских языков начал разрабатывать очень давно и т. д.

Напомню: речь идёт о работе одного человека, успевшего так много сделать в свои неполные тридцать пять лет, — Гаджибека Гаджибекова, научного работника, языковеда, реабилитированного 18 мая 1959 года определением Военного трибунала Северо-Кавказского Военного округа за отсутствием в его действиях состава преступления.

Материалы по делу Гаджибека Ахмедовича Гаджибекова
предоставлены в справке, подготовленной ЦГА РД

Заглавное фото:
https://www.fireco.uk/wp-content/uploads/2018/11/2018-11-30-book-fire.jpg